Первый заместитель председателя Вологодского регионального отделения "Российский Союз ветеранов" подполковник Александр Раевский был приглашён руководством Вологодской региональной организации Общероссийской общественной организации "Союз архитекторов России" для участия в чествовании в связи с 85–летним юбилеем нашего давнего друга и сподвижника, жителя блокадного Ленинграда, архитектора Георгия Парфёнова.

Перед собравшимися выступили заслуженный архитектор России Леонид Рагутский, подполковник Александр Раевский, представители области, архитекторы: Николай Майоров, Денис Поздняков, Антон Аникин, Владимир Лукин, из  городов Вологды и Череповца, друзья и сослуживцы Георгия Куприяновича.

За большой вклад в военно-патриотическое воспитание подрастающего поколения, активное участие в работе нашего регионального отделения подполковник Александр Раевский, по поручению председателя Общероссийской общественной организации ветеранов "Российский Союз ветеранов" генерал–полковника Виталия Азарова вручил Георгию Парфёнову памятный знак "65 лет Российскому Союзу ветеранов".

* * *

Из воспоминаний Георгия Парфёнова (цитируется по Книге Памяти "Дети военной поры", часть 1 г. Вологда, 2015 год. Автор – составитель А.П. Раевский):

"Хлеб, величиной в 1 квадратный сантиметр…"

Я родился в Ленинграде в 1938 году в семье рабочих. В Вологде – с августа 1967 года, после окончания ЛИСИ.

Родители – отец Парфёнов Куприян Парфёнович и мама Юпатова (девичья фамилия) Евгения Корнеевна – были раскулачены и перебрались из Витебска в Ленинград, сменив фамилию. Отец устроился работать на водопроводную станцию, где окончил курсы шоферов, в годы войны был водителем артиллерийского тягача.

Летом 1942 года мама, пережив тяжёлую зиму 1941-42 годов, умерла от дистрофии. Когда мы ехали с отцом на кладбище хоронить её, дорогу нам пересекло полчище крыс. Они прыгали, запрыгивали на подножку машины, пищали, царапали железо грузовика. Ощущение было неприятное и жутковатое одновременно.

После смерти мамы отец оставил меня у женщины, которую просил называть мамой. У неё было пятеро детей, но к этому моменту в 1942 года осталась только одна дочь, остальные умерли. Она работала в госпитале, куда иногда брала меня, а я практически не видел её, поскольку находился в основном в круглосуточном детском саду.

Помню, мы с воспитательницей гуляли в парке. Кто-то нашел маленький кусочек хлеба размером 4 х 5 см., грязного и частично обгоревшего. Воспитательница, достав миниатюрный перочинный ножичек, аккуратно очистила хлеб и, глядя на нас, на левой ладони бережно разделила его на всех. Каждому достался кусочек не более 1 см3., который был с радостью воспринят. Событие запомнилось и в послевоенные годы, когда жизнь наладилась, и люди после праздничных дней уже стали бросаться кусками несъеденного хлеба и пирогов, проходить мимо таких "подарков" было невозможно. Подобрать на виду у всех было стыдно, но улучив момент, поднимал его рукой или босой ногой, после чего, очистив, употреблял по назначению. Случай стал уроком бережливости на всю жизнь. В году 1947 мы стояли в многочасовой очереди в продовольственный магазин. Кто-то из очереди угостил меня баранкой. Не помню, чтобы ел их до этого. Она была для меня лакомством, с которым не хотелось быстро расставаться. Ел так медленно, что многие из очереди стали обращать на меня внимание. Оставалось ещё около трети, но стало стыдно и с большим для меня сожалением её пришлось съесть быстрее.

В госпитале, это были, как правило, вечерние часы, женщины в белых халатах угощали меня квашеной капустой с сахаром. Это было очень вкусно. В больших больничных палатах, не исключено, что это были бывшие классные помещения школы, находилось много раненных. Освещение было тусклым и слабым. Всегда видел выступления перед раненными. В качестве артистов были и дети, и взрослые, обычно от одного до трёх человек. Они что-то читали, пели, играли на гармошке-баяне или струнных инструментах. Гомон и суета в эти моменты быстро утихали, а раненных, в помещении заметно прибавлялось.

Из блокадных дней запомнились отдельные эпизоды, связанные с голодом, холодом и крысами. Сигналы тревоги, пребывание в бомбоубежищах, особенно бомбёжки и обстрелы запомнились плохо. Вероятно потому, что их было много и они мало чем отличались друг от друга, к тому же и вся полнота драматической ситуации, её трагизм не доходили в полной мере до детского сознания.

Главной опасностью для здоровья человека в годы войны и несколько лет после её окончания были глисты и "заворот кишок". Они возникали от грязной и некачественной пищи (ели и пили всё, что было "пригодно" для утоления голода), а также от переедания или употребления слишком сухой пищи, например, хлеба, картошки. Страстное желание вдоволь поесть нередко заканчивалось для человека летальным исходом.

Часть воспоминаний о блокадных днях, о послевоенной жизни, проходившей порой среди разрушенных или повреждённых зданий, груды щебня и скопища искорёженной и повреждённой техники, о воинской службе была запечатлена в моих рисунках пастелью, показана на выставках и передана в дар ВОКГ – Вологодской областной картинной галерее.

В годы блокады запомнился эпизод, запечатлённый в моем рисунке "Тревожные ночи блокады". Болели уши, из них текла какая-то жидкость. Это вызывало пробуждение ночью. Однажды увидел за окном необычный красный свет. Он не был похож на утреннюю или вечернюю зарю, вероятнее всего, это был отсвет пожара. В рисунке передано общее впечатление о тех ленинградских ночах.

Подполковник запаса Александр Раевский, руководитель корреспондентского пункта Российского Союза ветеранов в Вологодской области

Фото автора и его личного архива